До Хайлара в общем-то недалеко. От наполненной челноками Маньчжурии на машине часа два с половиной. Контраст с космополитичной базарной Маньчжурией очевидный, Хайлар – это как бы "настоящий Китай". Здесь административный центр благополучного Хулуньбуирского аймака, крупный промышленный и транспортный узел. Но русские здесь почти не бывают, хотя в конце прошлого века город развился как продукт русской экспансии при строительстве КВЖД по маршруту Тарская – Хайлар – Харбин – Никольск-Уссурийский. Мы теперича не то, что давеча. После беловежского одночасья Россия занимает у международных ростовщиков и платит украинцам, арендуя Севастополь, где “родимая наша земля”. В Хайларе о русских внешне напоминает только характерный купол над дореволюционным зданием вроде того, который читинцы привыкли видеть на второвском магазине по Амурской, и памятник павшим советским воинам в центре города. Купол полуразвалился, а сквер со стелой китайцы содержат аккуратно. Рано утром здесь убирается сторож, в остальное время ворота замыкают от праздных зевак.

Русский суперэтнос на протяжении всей истории обеспечивавший развитие за счет вовлечения в хозяйственный оборот новых природных и человеческих ресурсов, экстенсивного роста и защиты завоеванного каждый май при любом общественном строе собирается у памятников павшим утолить жажду самоидентификации, ощутить общность судьбы со своей большой и грустной страной. Никогда не забуду, когда в первый раз на мраморе читинского Мемориала увидел свою фамилию “Тарасов А.П.”. После передозировки телеинъекций цинизма и пошлости это как разряд дефибрилятора, восстанавливающий исторический ритм национального сердца, которое помнит лязг доспехов псов-рыцарей на льду Чудского озера и алый плащ юного князя Александра над поверженным рейхстагом.

Машина мягко тормозит у обочины оживленного хайларского шоссе, и мы выходим, на ходу заканчивая какой-то разговор. На запертых воротах табличка на русском языке. “Братское кладбище и памятник советских воинов на сопке Сяогуашань”. Сяогуашань по-китайски “Гора маленькой тыквы”. В сорок пятом здесь скорее всего не было этого шумного шоссе, они отдали своих убитых вечности на тихой горке с названием, полным восточной поэзии. Солнце почти зашло, через закрытые ворота видна бетонная лестница на вершину холма, где установлен небольшой памятник с армейской звездой. Сбоку за оградой сторожка. Дверь распахнута, однако, никого не видно. Сопровождающие нас китайцы кричат в сторону домика, пытаясь привлечь внимание невидимого сторожа, но без толку. Потом который помоложе скрывается за углом – китайским дипломатам при нас по заборам лазать неловко, - и довольный появляется с другой стороны у ворот с ключом.

Холм покрыт тополиной рощей, а лестница обсажена редкой для здешних мест сосной. Деревья совсем молодые, видно сажали еще к сорокалетию Победы. Пока поднимаемся по лестнице шум с улицы стихает и становится слышен сухой шелест не облетевшей листвы. Почти у вершины нас догонят китаец, который возился с замком, закрывая за нами ворота. Чуть запыхавшись, он говорит, что сторож очень удивился, потому что русских здесь не было с девяносто второго года, а кладбище содержится на средства города.

На скромном памятнике на ровной площадке на вершине холма укреплены латунные листы, совсем потемневшие от времени. На них знакомым с детства шрифтом, которым писались названия советских газет, отчеканено: “Здесь похоронены воины Красной Армии, павшие в боях с японскими империалистами 9-19 августа 1945 г.”. Что, неужели семь лет никого не было, китаец разводит руками и прячет глаза. “Вечная слава павшим героям за нашу Советскую родину”. Кто-то говорит, что сторож, наверное, напутал. По сторонам от памятника по четыре больших бетонных прямоугольника, на них такие же латунные листы с сотнями русских фамилий. На огороженном и чисто убранном кладбище ни венков, обычно остающихся после майских годовщин, ничего. Тревожное ощущение сиротства. Здесь они и лежат. “Ваш подвиг никогда не забудет отчизна”.

Тишина забытого воинского кладбища позволяет привести в порядок наши истрепанные обидами и сомнениями души. Здесь многое видится таким, какое оно есть. Безответственные политики, тешась сознанием военного превосходства, в любое время были готовы послать молодежь на смерть. В феврале 79-го к нам студентам первого курса прямо среди занятий пришла бледная от волнения заведующая кафедрой Калерия Тын. Когда мы встали навстречу, она, не предлагая нам сесть, сказала, что в связи с военной акцией КНР против Вьетнама отсрочки отменяются и мужчинам китайского отделения необходимо подготовиться к призыву. Дверь уютной аудитории на углу улиц Бабушкина и Бутина приоткрылась прямо во влажные джунгли, где нас ждали китайские снайперы. В тот раз, слава Бoгу, пронесло. А во время афганских событий мальчишек уже забирали. Тогда честные люди расклеили антивоенные листовки даже на дверях Читинского УВД. Борцы с инакомыслием очень гордились, что к их дверям ничего не приклеили, искали "мятежников" и нашли.

Печальные обелиски остаются для нас ориентиром в смутном безвременье. Горячие сердца с мытыми руками, холодным умом забыв о присяге, смотрят из окон лубянского заведения как растаскивают их Феликса и нашу Родину. Московские городничие собирают под свою руку баев и ханов для введения конфедерализма на Руси. Немигающие министры, которым хрен Цзян Цземиня слаще редьки Клинтона, раскручивают новый цикл иллюзий и разочарований.

Александр ТАРАСОВ, преподаватель Читинского Государственного Технического Университета